Александр Данилов

 

ИНОК

Поэма

 

 

ПРОЛОГ

 

На русском севере, в краю,

Где отчей жизни тишину

Века озерный край хранит,

Старинный монастырь стоит.

Разбитый остов, словно кат,

Глядит на северный закат,

На грустный и нагой пейзаж,

Не радует ничьих он глаз,

Нет здесь добра и мыслей к Богу,

Скорее, зла пустое логово,

Разрушил храм не Вельзевул,

А хищных злыдней злой разгул,

Престранных деяний кошмары

С бездарным временем на пару.

 

Недавно ветх, забыт, убог,

Храм обновился вдруг и вновь

Высоко поднял он главу

И в северную тишину

Разносит колокольный звон,

Он православия крестом

Врачует грешную страну

И беспокоит Сатану.

В нем жизнь вдохнула не сивилла,

Не схимник, не колдун-пророк, —

Желание, финансы, сила

И человек, какого рок

Заставил скрыться от людей.

О нем наш сказ. Он — не злодей,
Скорее, жертва жизни злобной,

Я опишу его подробней.
Он мне рассказ, как боль, отдал,

Я рифму были сей придал,

И вам, читатели, даю

Поэму горькую мою.

 

Герой не воевал и не творил,

Не властвовал, не бдил светил,

Он рос и два десятка лет

Жил там, где царственный обет,

Характер и жестокий дар

Воздвигли город и где пар

Болотный, гиблый дух

Несут всем жителям недуг.

В местах тех мощная река,

Чистейших невских вод полна,

Смывает лет минувших роковые

События, бездарные, немые,

Зловещих тайн печальный ряд.

Тот город — бывший Ленинград.

Зачем принял отшельник новый

Себе монашества оковы,

Чтоб Богу и лесным друидам

Поведать о своих обидах?

Нет жалоб в нем, он не такой,

И пылок ум его живой,

И бурна деятельности ширь,

Он не стремится в прежний мир.

Но прошлой злобой не забыт,

И многие б желали скит

И пастыря топить в крови,

Но все же Патриарх Руси

На службу здесь благословил.

Кто же ворвется в монастырь —

Солдат, бандит иль, может, мытарь?

Возможно, так и было встарь,

Не жги истории фонарь,

Сегодня не отвечу, право!

Но что же чернеца не прямо,

Скрываясь, заставляет жить?

 

Лампада в келии чадит,

Могучий схимник одинок,

Как перст судьбы иль жизни рок,

Сидит над книгой, не читая.

Печальная свеча, истаяв,

Бросает вкруг глухие тени,

Темно и сумрачно, сомненьем

Горячий ум его убит,

Неясен полутемный лик,

Как будто древности парик

Скрывает здесь года свершений

Иль тайны прежних преступлений —

Воспоминания загробных мумий

Иль сумасшедшего безумье.

Отшельник сед, но не старик,

Высок, силен, но не привык

На силу полагаться, разум

Руководит поступком, разом

Все в этой жизни понимает

И ничего не упускает.

Из камня сделанное лицо —

Хранитель тайны жизни трудной —

Судьбой исчерчено и думой,

оно,

Как будто видит сон угрюмый,

Сжигающий нас по ночам.

Что поверял луны лучам,

О чем он думал в ведьмин час?

 

Я мысль его несу для вас:

«Давно, пожалуй, десять лет

Я принял здесь святой обет,

Я обронил цвет и успех,

Замаливаю жизни грех.

Монахов малая семья

Избрала пастырем меня…

Но прежней жизни времена

Я помню, не забыть огня

И живости былых надежд,

И желчной зависти невежд.

Здесь пред раскрашенным киотом,

За долгим тундровым болотом,

Я спасся, не сменив лица,

Приняв всевластный сан жреца.

Но память давняя томит,

Никто, ничто мной не забыт:

Братков-бандитов злой аркан,

Их грязной подлости оскал,

Друзей-предателей обман,

Кровавой злобы черный гнет,

Подпольных денег оборот,

И бизнес, и дела, и планы…»

 

Так опиумная мысль устало,

Как зверь жестокий и упрямый,

Терзает душу, сердце, мозг

Пустыми бурями тревог,

Былые дни назад катя,

Ад прежней жизни возвратя,

Не в силах дать ему ответ:

Та жизнь и бизнес — зло иль нет?

 

Он интересен нам в тиши,

За стенами монастыря, в глуши,

Задумчивый, сокрытый в келье,

Перебирая мыслей бремя,

Наполненные странным смыслом.

Прервем его святые мысли,

Расскажем мы о нем, другом,

Упрямом и не святом,

Когда был молод и горяч,
Неосторожен, глуп, незряч.

 

НАЧАЛО

 

Я тему, начиная, плакал,

Но поддержал седой оракул,

Сказал, ты все же напиши

Для избранных, кто от души

Познал не только состраданье,

Но, более всего, страданье.

Коль нет желания, бросай

Поэму нашу и читай,

Ты, вижу, человек нестрогий,

Очередной вестерн убогий,

Где «натуральные» герои

Врагам ломают руки, ноги,

Где пули, выстрелы, взрывают,

И непременно убивают

Кого-нибудь через страницу,

Где пылкая девица

Любовью страстной утомляет…

Мне скучно, право, повторяю

Сюжет известный и банальный,

Фатально-неоригинальный.

 

Для вас продолжу свой рассказ,

Кто чтит поэта легкий сказ,

Кто любит жанр оригинальный,

Не сложный, но и не формальный.

Допрежь замечу, как и встарь,

Цивилизован иль дикарь,

Осколок скудный человека

Или раздробленный калека,

Неважно, нищ, богаче всех людей,

Не жертвуя, не испытав страстей,

Спалишь под солнцем жизнь,

Как бедуин пустынь,

Или прекрасная, мясная телка,

Не зная цели, смысла, толку,

Как в сладострастии монах

Глядит на парочку,

Запрятавшись в кустах.

 

Начало всей истории и эпизода

В конце 92 года,

Когда сменили коммунистов

Фронтов и партий активисты,

Наполнив коридоры власти

Злом, большим прежних всех напастей,

Страшнее, ненавистных божеством

Влечений, — жадностью и скотством.

Замена непонятна, эти рожи

Не только внешне весьма схожи,

Тем более, не сомневайся, запах

Один имеет воровской на лапах

Властитель, и бандит, и депутат,

Неважно глуп иль мудр,

Увечен иль горбат.

 

Когда во власти «демократы»

И их приспешники треклятые

Насилием и смердящей ложью

Права народа уничтожили,

Тогда на рыночную Русь

Сползлась бездарнейшая гнусь,

Которая в немного лет

Оставила страны скелет,

Как жадная бестрепетная блядь,

Готовая не только обирать,

Но за червонец умерщвлять.

 

В ту пору многие без веры

Иль с верой скудный свой кусок,

Ничьей не ведая подпоры,

Тащили в жалкий уголок.

Иль, осенив живот крестом,

На темных улицах с ножом

Добычу смертную искали,

Их «людоедами» прозвали.

Но пацаны не знали злости,

Лишь нищета младые кости,

Не ум, толкала к крови,

В отличие от тех, что наверху, «в законе»,

Которые над нижними царят.

Ты видишь их: без мысли взгляд,

Со сладострастием блудят,

Животик сытенький, слог невпопад,

Лицо бесцветное, как простыня,

Всевластные морщины лба…

Под их правленьем навсегда

Страна и юность умерла.

Но все же кто-то выживал,

Портрет героя нужен вам?

 

Сейчас вас имя удивит —

Пал Иннокентьевич Бонди —

Наполеоновских времен потомок,

Высок, вихляст, нескладен, тонок.

Одно прекрасно в нем — глаза,

Сияют юмором всегда,

Любитель похохмить и поболтать,

Пивка попить и всласть пожрать,

Но непременно на добро

Ответит сердцем и добром.

Запомните портрет, друзья,

Другой увидите, когда

Промчится много тяжких лет,

И хватит он немало бед,

Когда гнет, горе испытав,

Он выживет, души не исчерпав.

А в том птенце желто-зеленом,

Наивном, длинном, но смышленом,

Что школьную скамью покинул,

Занялся бизнесом, отринув,

Обузу школы, словно камень,

Вы не увидели бы пламень

Энергии, идей, ума,

Лишь чуточку характера.

 

Вот в эту пору наш герой,

Наивный, но не простой

Пытался тоже продавать,

Пытался оптом торговать…

Лишь своровать или украсть

Немудрено было в отчизне.

Святые времена! Поныне

Их старцы власти вспоминают:

Как жили здорово! Встречают

В штыки любое начинанье,

Как видно, то — не по незнанью.

Поэтому поведу рассказ

О бизнесе. В который раз!

Рассказ о бизнесе? Сомнение

Не вызовет у вас, мой друг,

Скучнейшее перечисление

Товаров, цен, тарифов и услуг?

Тем более, о бизнесе сомнительном,

Которым на изломе века

Торговцы, бизнесмены и политики

Ломали жизнь страны и человека.

 

Как много было оптимистов,

Что интенсивно рвались в бизнес,

Школярских не сменивши бриджей.

Вначале нравилось, и процветали

Без принципов, идей, морали.

Но миновали времена,

В которых много, без стыда

Растаскивать любому дозволялось.

Да, воровство осталось,

Но лишь для тех, кто приобщен,

Элита, остальные — вон!

Коль ты не вурдалак, не змей,

Нет доступа в гнездовье богачей…

 

ПАШКА

 

В суровый год, отколь ведет

Престранный этот эпизод,

Герой — юнец и промокашка,

В народе звали просто — Пашка.

В нем масло было, эрудит,

И свой коммерческий гамбит,

То есть, начало дела,

Повел отчаянно и смело.

Но не мыслитель, не поэт,

Поэтому его сюжет,

Скорей, похож на криминальный.

Ты знаешь тех, кто был кристален?

 

Да и позднее, знаем мы,

В стране большой не все умы

Имели собственное мнение,

Оно не нужно: кто наглее,

Тот выгребает. Лишь такие,

Что брали много, не впервые,

Им килограммов было мало,

А тоннами, да что там, право,

Составами и кораблями

Добро страны туда сплавляли,

Где за сырье, лес и металл

Дают зеленый капитал,

Чуть-чуть, по меркам мировым,

Но им хватало, черт-то с ним,

Что в полцены, иль даже ниже,

Воров такое «не колышет».

 

Кто впереди в новейшем деле,

В развале кто столь преуспели?

Ответ, уверен, знаешь ты,

То, несомненно, коммунисты,

Не те, которые идею чтили,

А те, кто всем руководили,

Послушники номенклатурных терний,

Не ниже статуса губерний,

Прос…вшие свой жребий славный,

И изобильный, и халявный

Распределитель. Да, постой,

И слова нет уже, другой

Введен распределенья метод:

Кто много хочет, тот иль этот

Нардеп, любимец всенародный,

(Рифмуется так с уродом!)

Во власть немедленно стремись

И все получишь! Торопись!

Не потому, что голова

Особ сиих весьма умна,

Они не думают о грязи,

Используют свои лишь связи.

 

И пареньку в осьмнадцать лет

Соревноваться с ними? Нет!

Не выдержит ни марафона,

Ни спринта, полвагона

Не стырит и не продаст.

Таков в те годы был пасьянс.

Что ж делать юному герою?

Поскольку парень с головою,

Решил идею поискать

Бог даст, удастся обскакать

Номенклатурную верхушку,

Что продает секрет и пушку.

У «хищных» нет проблем с душой,

Продав, зеленый куш крутой

В избытке, как они считают,

На счет швейцарский помещают.

 

Любой из нас и Паша знает, —

Для дела нужен капитал.

Где взять его, коль Бог не дал?

Идея все же посещает,

Газеты наш юнец читает.

А там сюжет из южных стран,

Куда добраться океан

Необходимо переплыть.

В тюремных весях там сидит

Крутой и важный мафиози,

Наркобарон, делец, тиффози,

Глава семьи, крестный отец

По нашему — авторитет.

 

Вооружившись словарем,

Не зная языка, с грехом

Напополам, эпистолу создал

(Наука нашим школярам),

И адрес вслед затем узнал

Тюрьмы, где срок свой отбывал

Столь криминальный абонент,

Его грядущий конфидент.

Как примет нарко-шеф письмо:

Подстава КГБ оно,

Или надежды луч последний,

Иль шизофренические бредни?

 

Эпистола ушла. Куда?

Ты отгадал. Да, да!

За океан, в заморскую страну,

В Колумбию, в тюрьму.

Незрелый парень без борьбы,

Без страха собственной судьбы,

Без подготовки, без тревог

Послание отправить смог?

ГБ развалена, опаски нет,

Воруй иль продавай секрет

Отчизны, фирмы и войны,

Коль демократы-болтуны

Страну продали, понося,

Меж воровством и все, и вся.

Что он писал, нам неизвестно.

Что с ним случилось, интересно!

Об этом и пойдет рассказ.

 

Но почта медленна подчас,

А время Пашку поджимает,

Ответа нет, давно он знает,

Что срочной службы ждет судьба

Его, как допризывника.

И дале — прост наш разворот:

Повестка, медосмотр и вот,

Вагон, стройбат и Север,

Казарма, прапор-иновер,

И воинская власть без меры,

И жизнь, что дым горящей серы.

С тех пор как военком призвал,

На шконке лишь неделю спал,

Опробовал солдатских благ,

Жил в карантине, как монах,

Под стариков сержантскими глазами,

Не хуже, правда, чем россияне.

Весть долгожданная пришла,

Надежда враз в нем ожила:

Наркобарон письмо прислал,

Он место, день, и час назвал,

Когда прибудет в Ленинград.

Солдат стройбата очень рад!

 

Взыграло сердце бизнесмена

И, не задумываясь, смело

Из части в ту же ночь сбежал

(Присягу он не принимал).

Как добирался до квартиры

Не расточаю звуки лиры:

Таился, полз, бежал, скрывался,

На станции чуть не попался,

Забрался в товарняк ночной

И, наконец, прибыл домой.

 

Чужое имя, паспорт тоже,

Живет не с мамой и по роже

Павлуху просто не узнать,

Закамуфлирован он «в масть».

Но вот звонок по сердцу бьет,

Беглец — за телефон, берет

И слышит голос русский. «Ик» —

Не сдерживает нервный всхлип.

Наркобарона переводчик,

И голос, как утробы скрип

В мембрану тихо так хрипит:

«Прибудешь к месту нашей встречи!

Смотри, без шухера чтоб, птенчик!..»

 

Дрожащий, любопытный отрок

На встречу с криминальным волком

Направил стопы в оный час.

Жив будет ли он в этот раз

Наш бизнесмен еще не знал,

Страх нервы, тело сотрясал,

Но чары близкого богатства

Кружили голову поганца.

Глухой проулок и авто,

Стекло в авто затемнено.

В машине двое их сидит,

И тот, что сзади, — темный лик,

Водиле что-то говорит,

Тот понимает, знать, язык.

Он Пашке сквозь стекло хрипит: «Пацан,

Ты видишь, позади пахан

Огромной, мощной группировки,

Имеет он свой бизнес громкий

На колумбийском берегу.

Усек, с кем встретился?»

«Угу!»

 

А дальше что? Все очень мило:

Халдеи, закусь, водка, вина,

Но перед тем, как закусить

И выпить, допросить

С пристрастием пытались Пашку.

Но он не промах: «знайте наших!»

Доверчиво и достоверно

Поведал все, что знал наверно,

А именно: «для капитала

В России способов немало,

Чтоб преумножить, нарастить,

И вам и мне счастливым быть.

Кругом взгляните, наконец,

Кто здесь не тащит, не ворует»…

 

Молчал, смотрел «крестный отец»

И слушал, что толмач толкует,

Поднял бокал: «Тебя, малец,

В семью, в соратники беру я,

И дай-то Бог, чтоб ты создал

Здесь колумбийский филиал».

Кивает бугаю-подручному,

Ни слова не сказав прирученному.

В ответ шестерочный поклон…

Ждет Пашка, мыслью удручен,

Но мазу, страх зажавши в горсть,

Он держит. Все же гость!

Вдруг перед ним пакет, а там?..

Юнец не верит и глазам,

Купюры пачками лежат!

То Бога дар иль чертов клад?

Сколь их? Не оценить на вид,

А мафиози говорит:

«Полмиллионом я рискую.

Начни наш бизнес, но без ху…,

Ты будешь без ушей, пришьет

Тебя мой верный «Бегемот», —

На переводчика кивает…

 

В ухмылке рот тот искривляет.

Его кликуха забавляет.

На самом деле, как комод,

Ручищи, плечи, глаз, живот,

Неторопливый перевод…

Хотя длиннее дезертир,

Но, как мальчишка, рядом с ним,

Не видно все же робких глаз

И внешне он вполне спокоен,

Но пищевод сжимает спазм,

Считал себя уже покойником.

Увидев криминала дар,

Юнца ошпарил нервный жар,

Затем в пот, в дрожь бросает,

А мафиози продолжает:

«Достать тебя несложно будет,

Но верю я, успех придет

И наш доход один к пяти

Готов делить с тобой. Прости,

Подельник молодой, нежданный,

В российский рынок долгожданный

Попасть, поверь, давно хочу

И чем угодно отплачу

За обладанье им. Отныне

Мы компаньоны, твое имя

Я сыну новому даю,

А ты вошел в «семью» мою».

 

Откинулся шеф к стене,

И в ресторанной тишине

Подручного скрип сухой

Пополз неверною змеей:

«По нашим правилам, пацан,

Любой порядочный жиган

Кликуху должен получить.

Ты длинный, тощий, стало быть, —

Верста. Так будем звать тебя

Отныне, присно, навсегда.

Я многих пацанов крестил

И, клички дав, не изменил…»

Но Павка головой качает

И вежливо перебивает:

«Нет, извини, ты мыслишь сиро,

Я не объект сырой сатиры,

Насмешек, пакости людской,

Твой псевдоним — не мой, чужой…»

Авторитет — весь ярость, злючий,

Лапищу поднял, — первый случай,

Когда пацан, козел безухий,

Ему противится, на брюхе

Выползет чемпионом,

Как только провожу барона…

 

Но колумбиец что-то буркнул,

И Пашка зрит иного урку,

Совсем не этот, не всесильный,

Подрезали как будто крылья,

Прострел скрутил. Уже не зверь,

Услужливости мерой мерь,

В обличии сплошная нежность,

Запрятана на месть надежда,
Почтительность в диалоге, —

Портрет двусмысленный, двуногий,

Он к двоедушию привык,

Ему не трудно спрятать клык.

Зловещая ухмылка и кивок:

«Ну что ж, скажи нам, сосунок,

Какое выбрал погоняло?..»

Не замечая ярости нимало,

Как будто чуточку наивно,

Ответил Пашка ему мирно,

Но видя ненависти яд:

«Всегда я помню детский сад,

С тех пор и, видно, до поминок

Мне полюбилась кличка Инок.

Ты эрудит, тебе в том не откажешь,

Значенье слова в переводе скажешь?»

 

Бандюга зло сверкнул глазами,

Но, улыбаясь, добрыми словами

Барону что-то перевел.

Тот взгляд задумчивый навел

И дружелюбно рекруту кивает,

С усильем Бегемот провозглашает:

 «В семье большой ты не пасынок,

Отныне шеф ты с кличкой Инок».

Добился своего пацан,

И деньги получил, и сан,

И кличку, сам как захотел,

Но рок судьбу уже вертел.

Одна из заповедей власти

Гласит: не наживай врагов,

От этого всегда напасти,

От их коварства занемог

Успех, закончился и пал,

Как говорится, пан пропал,

Запутавшись в сетях соблазна.

А будущее так бессвязно.

 

Что повлияло на судьбу

Героя, веришь, не пойму:

Пороки личности, семьи,

Дефект, заложенный в крови,

Души авантюриста склад

Иль незадачливый расклад

Всей жизни нашей, мой собрат,

Иль важен двухметровый рост,

А может, то, что он не прост?

Успех иль неудача то?

Ответит кто?

 

УСПЕХ

 

Жизнь — океан и миллион дорог,

Любую выбрав, ты придешь

К седому мастеру гробов

Или акафист пропоешь

На грустной поминальной тризне.

Неважно, наверху ты, снизу ль,

Несешь бездарности оскал

Или злодей, что всех предал,

Добрейшей человек души

Или убийца, что душил.

В успеха час — отбрось коварство,

И ложь, и гнусной мысли царство,

Живи и здравствуй не вполсилы,

А так, чтоб радость до могилы,

Чтоб юной жизни сумасбродство

Сопутствовало до погоста.

 

Коль деньги есть, то есть успех?

Ответить сложно, но не грех,

В том случае, когда богат,

Душой свободен и не раб,

Сменить свой имидж и нанять

Приспешников способных рать,

И офис, чтоб своим окном

На Невском, в доме родовом,

У входа лимузин стоит,

Дебил-охранник… Это льстит!

Шальные деньги! Обновит

Любой владетель офис, клифт…

Успех нас часто вдохновляет,

Но нечто, как всегда, смущает…

Подумай, право, в чем успех?

Ответ продумай до утех.

Я вам скажу о том вперед,

Поверьте, автор не солжет:

Успех, когда достиг финал,

Когда друзей не растерял,

Из них никто не жил как выродок,

Не жрал других во имя Ирода,

Под вражьим натиском стоял,

Никто из близких не предал

И тайн твоих не проболтал.

 

Но в бизнесе все иначе,

Ни дружба, ни родство не значат

Ни капли, ни рубля, когда

Возможно нанести удар.

Чем шире клиентуры круг,

Тем больше зависти отрава,

А это, как на водах звук

Летит, причем, не только слава,

Но информация и тайны

Коммерции твоей скандальной

Доходят враз и до клиента,

До недруга и конкурента.

А дальше действуют другие,

Крутые иль, точней, блатные,

По нраву дикие, как те,

Кто только мощь своих когтей,

Лап и клыков, и жала яд

Вонзают в жертву. Нет назад

Для них пути, их право —

Лишь сила, беспредел, орава,

Нет в них законов бытия

И лишь судебная скамья

Дела грабителя и вора

Прикончит каменным затвором.

 

Вот в это поле, что без меры

Разрушит пацана химеры,

С моралью куцей бесподобно,

Но философией удобной,

Попал, как пьяный иерей,

Наш Инок в круг больших людей.

К тому же не имел защиты

Банкир, его бандиты

И милицейские не опекали,

А деньги были! Между нами,

Боялся всех наш нелегал,

Вел все дела и проживал

Богатой жизнью безысходной,

Для человека непригодной.

Он одинок, но не измучен,

Ползучим страхом он не скрючен,

И бед грядущих полутьму

Готов встречать. Лишь к одному

Он не стремится — до конца

Обыкновенного глупца.

 

Он не пацан, он президент!

Акционеры, офис, мент,

Большое дело! Оборот!

У Пашки банк! И он не тот,

Что был в начале изложенья,

Забыты страхи и сомненья,

Он бизнесмен, он паладин,

Он многих судеб господин

Под именем чужим! Свое родное

Позабыл, запрятал и на дно

Ушел, как грустный пилигрим,

Не ведая, что будет с ним.

А вкруг товарищи, друзья…

И болтовня!

 

Рубли и доллары плывут,

Миллионеры в банк идут,

И дело, как ни парадоксально,

Закон вложений капитальных,

Живет. Есть деньги — дело процветает,

Закончились некстати — умирает.

Да, странно, деньги потекли

На счет безнальный. Чудаки

Бумаги ценные берут

И акции в портфель кладут.

Хочу заметить, что всегда

Лишь государственна казна

Держала монопольно право

С финансами вести дела.

И чтоб такая детвора

Свой банк коммерческий имела!

Что за дело?

Успеха в чем была причина?

 

Важна энергия почина!

Какая? Ответ я дам,

Коли успею… Прежде вам

Вопрос поставлю тривиальный,

На первый взгляд, весьма банальный:

За что мы судим  пацана,

Который миллион сюда,

В страну воров и бюрократов

Привнес в эпоху демократов?

Они чисты?

Бездарный бой

С страной, народом и тобой

Ведут без страха беззаконий,

Личину скрыв в гнилом хитоне,

Которым, жадностью дрожа,

Заморская накрыла ржа

Все достояние страны.

 

И что в итоге видишь ты?

Запас, накопленный народом,

Достался нескольким уродам:

Дубайс и Мырдин, Гусь, Береза —

Селекция такой породы,

В которой деньги, капитал —

Важнейший жизненный товар,

Лишь он успехи украшает

И цель всей жизни составляет.

Коль своровать их надлежит,

Что может проще? Бог простит!

Ни интеллект и ни искусство

Не красят куцые их чувства,

Неважно кто, научные светила

Или потомки альгвасила,

Высокие державные вожди

Иль клерикальные наставники твои,

Коль к хищной подлежат породе,

Их мысли только о доходе,

Ничто их так не привлекает:

Сожрать, убить, нажраться и подставить.

 

Коль радость старца посещает,

Он мудро это принимает, знает,

Сколь скоротечен счастья срок,

Вослед грядет напастей рок,

Он знает истину судьбы,

Закон падений и борьбы,

И душу слабостью не обольщает.

Юнец успех воспринимает,

Как должное, как истину! Причина —

Лишь гениальности его вершина,

Которую достиг, он — гений!

И юности не до молений,

Хвастливость и восторг собой…

Так наш удачливый герой

Воспринял странный эпизод,

Своей нелепой жизни плод,

Как проблеск творчества, не зная

Судьбы случайность, отрицая

Бездарный, каверзный исход.

 

Наш бизнесмен уже не тот:

Он — мозг, идея, воля, план,

Он мысль и мудрость, он — титан,

Который всемогущ, умен,

Которому преград нет, он

Поднимет или разгромит без меры,

Он новый человек новейшей эры!

Не думал, не внимал совету,

Он в силах покорить планету!

Он овладеет притяженьем,

Он может управлять движеньем

Бездарной нации блаженной!.. —

Так думал «человек Вселенной»,

Которому удача глухо

Сокрыла разум. Как старуха,

Желая новое корыто,

Стремилась к власти, но разбита

Мечта, извечные напасти,

И ни корыта нет, ни власти.

 

Как часто разума предел

Низводит человека в беспредел.

Былая скромность перешла в величье,

Друзей своих до неприличья

Нещадно унижает, помыкает.

А те прощают и мечтают,

Прильнув к немеряным деньгам:

«Побольше бы досталось нам,

Пока счастливый, странный жребий

Связал вот здесь, а не на небе,

С таким дельцом. Он не разбойник,

Но в скором будущем — покойник.

Попользуемся им, незрячим,

Коль пропадет, ну что ж, поплачем».

Финансы, деньги, власти яд

Меняют мысль, лицо, наряд

Не на роскошный, а измятый,

И кажется, — урод щербатый.

 

Кто носит власти доломан,

Не ощутит хмельной дурман,

Подобный человек — дикарь,

Ни чувств, ни мыслей, денег хмарь

Заполоняет душу, сердце, разум,

Надменный и глухой, он разом

Теряет все, но наслаждается всесильем,

Не замечая, что давно бессилен,

Надеясь на себя, на деньги, на друзей.

Напрасно, — в счастии друзей отсей,

Нет их отныне, вкруг халдеи…

Фиксировали, слушали, смотрели,

Подобные зловещим тварям,

Униженным и любопытным харям,

Взгляд лицемерный, осторожный,

Лишь только б информации побольше,

И слово каждое подвешено на крюк —

Вдруг вскорости каюк!

Червь точит сердце, заползает в душу

И завистью грызет былую дружбу.

Такая зависть злобная, как жало,

Невидна, и опасна, и немало

Отправила она к глубоким безднам

Друзей былых, что думали — в железо

Окована их дружба.

Нет в бизнесе друзей, не нужно!

 

Наш инок бизнеса, что странно,

В делах своих не понял главное:

Любая дружба вмиг растает,

Ни грамма чувства не оставит,

Коли финансовою лептою

Не сгладить зависть, та свирепствует

И сердце давит, как аркан,

В глазах сверкает. Павиан —

Холодный, беспощадный, страшный,

В безмерной зависти — опасный.

Совет один: владей собой,

Забудь про страх перед толпой,

Не силой мышц, а силой естества

Великие иль малые дела

Верши, подобен исполину,

И скромен будь, подобно пилигриму.

 

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

 

Но этой истины банкир не знает,

Работает, услад не избегает,

Девчонки льнут к удачнику, ласкают,

Балуют и банально обирают.

Да, Инок чуял все, но через мрак

Кураж ведет его. Он — не червяк!

Он мудрый, настоящий лидер!

Так думал наш герой, не видел,

Красавиц ублажая, пыль пуская,

Что информация уходит не простая,

А важная, друзья для коей тайно

Подыскивают искателей случайных.

 

Друзья друзей не сберегают,

О превосходстве друга зная,

Они ждут крах его с блаженством,

А тот открытым держит сердце.

Друзья в открытую не бьются,

Сердечны и любезны лица,

Коль отвернешься, то мелькнет азарт:

Возможно нанести удар!..

Враз получает ножик в спину

Или иную чертовщину.

Успех и ум — непереносимы,

Рвет душу дьявольская сила,

И сила истинная должна знать,

Что лучше вам того не обижать,

Кто ищет злата и тельца.

Тот, маскою не скрыв лица,

Способен раскопать могилу,

Чтоб деньги взять, готов и силу,

Жестокость и убийство применить,

Лишь только бы богатым быть.

 

Таких немного, но они везде,

Как черви роются в твоей судьбе,

Их распознать нельзя, их смрад

Скрывает, зачастую, блеск наград,

Но на успеха слабый звук

Ползут, как кровосос-паук

Без сожалений, не крестясь, —

За горло жертву. Лишь держась,

За друга друг — такие же все мразь, —

Преуспевает и жирует воронье,

Растаскивают счастие твое

И сеют вкруг несчастие и страх,

Обноски человечьи, жизни прах.

Простительно твое желанье,

Жечь зло вонючей, ядовитой серой

И не сотрешь мечту в сознанье,

И не спасешься верой.

 

Секрет хранить как важно, каждый знает,

Не знает глупость, что болваном управляет,

Что принимает капитал за счастье,

Здесь именно затаены ненастья.

Как часто мнишь себя непобедимым,

Но видишься другим — кретином,

Не потому, что жизнь не знаешь,

Что дум чужих не представляешь.

Не свяжет ничего прочнее денег,

И дружба рушится и успех от них,

При деньгах чаще наживешь врага

Или водрузишь на свой лоб рога,

Поправишь быт или отыщешь смерть,

Или надежду и успеха твердь.

Расклад судьбы, добра и злости

Случаен, как жребий или в кости, —

Неверная, капризная игра.

Вновь я скажу: «Не наживай врага!»

 

Меж тем слушок прошел

И абонентов с легкостью нашел.

Друзья-завистники, клиенты,

Любимые девчонки, конкуренты,

Охрана и обслуга знают

Так много сведений, все болтают,

Что шеф — член гангстерской «семьи»,

Не местной, с колумбийцем завели

Свой бизнес, миллионы получил.

Тот так богат, что позабыл

Их шефа, или нету сил

Далекого собрата опекать,

От рэкетиров местных прикрывать.

Шеф потому, не ходи к гадалке,

Закончит быстро, хоть и жалко,

Свои финансовые дни,

Окажется на дне, один.

 

Как часто в том, о чем плетут,

Нет смысла, истины не ждут

От сплетника, не ищут пульс у трупа.

Лишь очень осторожный тупо

И бдительно сигналы проверяет,

Вдруг попадется то, что заиграет.

Так ВЧК все «стуки» собирала

В былые времена, немало,

Пожалуй, информации имела,

Работала без шума, но гремела.

Здесь тоже пересуд исчез,

Не слышно прежних слухов было,

Все затаились полные надежд

Друзья-наследники, как над могилой.

 

Предательством обрызганы соратники,

Хотя на лицах преданности знаки.

Созвучные до странности слова,

Этимология здесь не подвела,

Как часто преданный предателем, да, да,

Становится мгновенно, без стыда,

И действует без промедленья,

Коль есть профит по разумению

Надежного и искреннего друга,

Коль нет профита — вот непруха!

Напрасно что ли рисковать?

Задаром можно ль продавать?

Ты остановишься или пойдешь дальше?

Не отрекайся!

Ты смог познать бы удовольствий яд

Всего лишь шантажируя, когда б

Имел возможность продавать…

Сие непросто! Надо знать,

Кто может информацию купить

И, главное, услугу оплатить.

 

Предательство! Какое слово!

Примерь, подумай и проверь, готова ль

Душа твоя заказ принять

Отчизну, друга иль семью продать?

Как часто предают не по желанью,

Откроют ненароком тайну,

Распустят слух иль каверзное слово.

Повержен ты, и все! Готово!

Друг, собутыльник, компаньон — твой враг.

Лишь единокровный брат,

Отец родной, мать и семья,

Уверю вас, мои друзья,

Не предадут и не поверят слухам,

Они тебе близки по духу.

 

Надежный компаньон, по детству друг

(Не ведал он: не друг — паук),

Фамилия и имя Мордель Сева,

Раскручивал финансы дела

И мучился, от зависти горя,

Худые мысли в черепе тая:

«Нет, не тому достался капитал,

В нем дара нет, таланта Бог не дал,

Не бизнесмен он, попросту транжир,

Растратит деньги глупый дезертир».

Расчетливый дебил решил

(Таких сливать бы всех в сортир):

«Возьму я капитал, рискну!»

Нашел он выход на братву,

К ученикам разбойников, пиратов,

К сынам достойным русских катов,

Вся информация от него попала.

Задумались: отхватим здесь немало,

Не опоздать бы, только мы

Должны бычару развести.

Шеф обращается к предателю: «Ты гений!»,

Так шеф братков с кликухою Скорцени

Услугу друга оценил.

Свой громкий титул заслужил,

Когда ларечников бомбил.

 

Предательство не знает края,

Законы чести отрицая,

Иуда, рдея от похвал,

О друге много рассказал

И в заключение, икая,

Сказал, поживу предвкушая:

«Еще поведаю немного я,

Банкир без паспорта, друзья,

Живет давно, с начала года» —

Торопится душа урода

Развить предвидимый успех,

Нет совести, нет помех:

«Поймите вы, любой дурак,

Похитив Пашку, просто так

С него большой получит  выкуп.

Опережайте, я не скуп!»

 

Предательство что? Перст судьбы,

Или генетика порушенной страны,

Мутанта гной души гниющей

Иль ненависти глухие пущи?..

Авторитет задумчиво кивает

И снисходительно бросает:

«Ты — наш друган, твоя — любая доля,

Останешься, поверь, доволен,

Лишь только разведем телка».

«И когда? Скорее бы, пока…» —

Предатель в нетерпенье вопрошает.

Авторитет не отвечает.

 

Но с Павлом быстро порешили,

Средь дня банкира захватили,

Культурно и без шума взяли,

В подвале к батарее приковали.

И все: обрывки размышлений о правах,

Дальнейший путь неясен и кровав,

Закончен иль совсем недолог,

Ненужный, как стекла осколок.

Характер крепок, но сумбур в душе,

Задумался, кто мог предать уже,

Ответ не найден и один, во тьме

Смятенно думал о своей судьбе,

Болезненно в бреду забылся,

Престранный сон ему приснился:

 

Он великан, колдун и маг,

Кругом почтение и страх,

Он над людьми, над миром встал,

И вдруг судьбы глас прорычал:

«Закончи так же, как начал…»

Что ж оказалось? Он не властелин,

Ничтожный, маленький, один…

Где величавый чародей?

И дальше все смешней, страшней —

Засасывает злобная наяда

И, вырываясь, он кричит: «Не надо!»…

К свободе, к океану он стремится,

Но скалятся зловеще чьи-то лица.

Бежит, стремглав, бескрайняя тропа,

Где по бокам белеют черепа,

Клыки гнилые молча обнажая,

Пустым зрачком банкира провожая,

И нет дороги к океану, —

Сокрыта клочьями вонючего тумана…

 

К утру заложнику баланс подали:

«Ты, Инок, много нахватал, едва ли

Нам долго стоит препираться,

Наличку отдавай по-братски.

Противиться нет смысла, знаешь,

Иначе яйца молодые потеряешь,

Иль что еще возможно отвинтить,

Тебе здесь лучше не финтить…

Никто тебя здесь не отыщет,

Менты ленивы, ты же тыщей

Не обещал их наградить,

За что же им тебя любить?

Бля буду, сам понимаешь,

Братве фуфло не потолкаешь».

 

Всенепременно грянет гром,

Коль мыслью ум не освящен,

Той, что вперед все видит ясно,

Примеривая увиденное властно,

К тому, что чрезвычайно просто

И, следовательно, безопасно.

Такого не было с банкиром,

Отдал и был отпущен с миром,

Отняли баксы, что пахан

Вложил в российский филиал.

Короче, часть большую миллиона,

Полученного от наркобарона,

Отбил Скорцени-авторитет,

Павлуха гол, налички нет.

Иуду тоже кинули братаны,

Предателей не ценят бандюганы,

Не получил иудиных монет

Ни капитала и ни тысяч нет,

Разводят всех братишки, ты не сыщешь

Соратников под бандитской «крышей».

Наводчик попытался возражать,

Кинжала вид заставил замолчать,

И в назидание Скорцени рассказал

Банкиру, кто его продал.

 

ДРУГ

 

Без денег плохо — нищенство ужасно,

С деньгами хорошо, но так опасно,

Особенно в России конца века,

Где за копейку человека

Убьют, спасенья нет, дрожишь, —

От капитала не сбежишь.

Да, капитал, как правило, спасает,

Но чаще из-за денег убивают,

Ты можешь получить за деньги власть

Или, напротив, в рабство к ним попасть.

Захочет ли прикончить тебя Дьявол

Иль пощадит — иди поплавай.

 

Зеленоватые иуды-Севы глазки

Трусливо вкруг шныряли от опаски,

И совесть его мелкая визжала

От сожаления и страха, враз пропала

Надежда, но скопил в утробе

Огромный ком невыносимой злобы.

А как же? Думал, все, банк мой,

А здесь, оплеван гнусною молвой,

По-прежнему в подручных у дебила

(Так друга дружба окрестила).

Но мысль измены ядовитая шипит,

В глаза соратнику он не глядит:

«Мне, только мне богатство суждено»,

Уверен, место друга — дно.

 

Тот смотрит, думает, молчит:

«Разыгрывает вновь гамбит,

Но это будет окончанье,

Сей эндшпиль у него пройдет печально,

Найду управу подлецам!»

Гнев затаил, не осенив лица,

На зама бросил взгляд банкир:

«Что тут поделаешь, ведь я же дезертир,

Я вынужден с предательскою мордой

Сотрудничать. Ах, Сева Мордель!

Каков его последующий шаг?

Не сомневаюсь, военкому сдаст,

Не плохо бы сейчас ногою в пах,

Потом пошарить кулаком в зубах…»

Сжал кулаки, и Сева в плечи вжал

Свой череп, но банкир сказал:

«Иди работай, думай, как достать

Весь капитал, что мне пришлось отдать»,

На заместителя он смотрит отрешенно,

Тем разговор их первый завершен. Но,

Не знал: коль точку не сумел поставить,

Власть упустил, тебе уже не править…

 

К развитию не ведет провал,

Коль сбит ошибкой ты, упал,

Но ищешь силы снова встать,

Осмыслить цель, исход понять,

Ты сможешь смело, не таясь,

Подняться, отряхнувши грязь,

Понять, коль ты не слаб,

Что сильный — никогда не раб.

Один лишь путь, как ты бы не хотел:

Безжалостен к врагам ко всем,

К друзьям — великодушен,

Нельзя слюнявым и послушным

Быть в действиях, скорее, хитрым,

Иль, коль полезно, скрытным,

Исследуй, познавай, ищи

Любые стороны чужой души

И, коль нащупал слабость или страсть,

Используй непременно — в этом власть.

 

На деньгах прочны отношенья

Иль хрупки, как и возмущенья,

Которыми кровавый идол

Народ околдовал и выдал

На суд, нет, на потребу беззаконий,

При сладком, отвлекающем трезвоне.

Силен так отвлекающий сигнал,

Сокроет все: подлец или болван,

Урод или несчастный пилигрим,

Коль деньги есть, — ты господин.

Еще одна особенность рубля

Иль тест, чтоб распознать тебя:

Коль друга хочешь потерять,

Всего лишь в долг необходимо дать.

 

И все! Ни сердца, ни добра,

Лишь алчность куцая одна,

Которая, отыскивая счастье,

Готова друга разодрать на части.

Что это? Мудрости вершина

Или обломок, половина,

Обсосок жалкий человека?

Нет, таковы от века

Те, что, стремясь познать язык

Бездарных и пустых владык,

Пытаясь встроиться в ряды дракона

Многоголового, не слышат стона,

Как злобный и ущербный тать,

Несущий на лице печать

Бездарности и злости.

В нем все, и сердце, и душа, и кости,

Построены как зло.

Нещадно и мертво оно.

Но чашу ненависти, зла,

Равно, как кубок для добра,

Нести достойно так же трудно, —

Любовь и зло — столь обоюдны.

 

КРЫША

 

Вновь Инок в банке и банкир,

Но изменил свой взгляд на мир:

Наивной жизни кутерьма

Сменилась мрачной, как тюрьма,
Усталой и зловещей думой,

Что на душе лежит угрюмо.

Не на лице, а именно в душе,

Он понял главное уже:

Открытой мысль среди людей

Нельзя держать, опасно, как средь змей.

О чем он думает?

«Блуждаю

По новому, неведомому краю,

Где черная судьба во мраке

Рисует адской жизни знаки.

И кто я в ней? Бездарный пень

Или безропотный, безглазый слизень?

Нет! Этот край — окраина

Для дурака и хищника, для Каина,

Который от своих племен

Ушел, исчез, забыв закон.

Я буду хитр среди людей, как змей,

Я буду осторожен, как злодей,

Просчитывать все стану без фантазий,

Не поддаваясь юному экстазу…»

 

Неважно, жил ты год иль век,

Ты дикий печенег иль человек,

Что жизнь обычную долин

Ведешь, как мудрый пилигрим,

В сей жизни мудрость — необходима,

Иначе радости проходят мимо.

Успех разрушился лавиной,

Да, банк открыт, но дело развалилось,

Клиентов часть внезапно отвалилась,

Прослышав про хищенье и наезд.

Кто хочет оказаться вдруг без средств?

И так некстати телефон, звонок

И голос — незабвенный Бегемот,

Доверенный латиноамериканца:

«Сейчас пришлю к тебе посланца,

Ты перетри с ним наш дальнейший путь.

Я слышал, что случилось, — жуть».

Молчит банкир и чувствует, фальшивит,

Комод, иль переводчик, иль паршивец.

 

Забыл он планов осторожных чащи,

Лишь ярость буйная: ах пес смердящий,

Ну, хрен с тобой, на, выкушай бандит.

Пошел ва-банк банкир и говорит

Он голосом безжизненно суровым:

«Все, Бегемот, не дружим мы с тобою,

Ты, дорогой, не суй сюда и рыла,

Мне память, верь, прекрасно сохранила

Твою при колумбийце вонь,

И потому, я знаю, ты достоин

Лишиться всей на теле кожи,

Так много тех, кто мне поможет.

За деньги это получить не сложно,

А проучить тебя, приятель, должно».

Такого плана не имел, он блефовал,

Но наслаждался, как в раю Адам.

На том конце — недружелюбия гранит,

От удивления замолк бандит, молчит,

С натугой крутятся тонюсенькие мысли,

Что с парнем — не поймет. Вдруг если?..

 

Банкир не стал ждать приговора,

Пошел он на хрен, прихлебатель вора!

Однако на душе так неспокойно,

К тому же жизнь бездарная, подпольная,

Зачем сорвался? Где же мудрость вечная?

И вновь мятется мысль извечная:

Спастись и скрыться, может быть, вторично,

Дела банкирские приелись мне, отлично

Я проживу богатым слизнем,

Ни криминал, ни близкие не сыщут.

Иль все равно? Других напастей грозди

Оставят юные обглоданные кости

Для близких, для родных, для мамы…

Да, выбрал я нелепый путь и самый,

Теперь уж очевидно, грозный.

Однако, не изменишь, поздно!

Нужна мне, видимо, защита,

Которой деятельность прикрыта,

Или иначе, по бандитски, — крыша,

Без этого пропал, пиши.

Метался в мыслях нелегал,

Обрывок раненой души.

Как быть? Иначе все, завал…

 

Устал я от банальных тем,

Спущусь ненадолго в иной предел.

Что можно рассказать о жизни

Безропотных, всеядных слизней,

О демократии фальшивой и трухлявой?

Которая, рисуясь величавой,

Когда-нибудь окажется на свалке,

Где чайки, воронье и галки

Былого идола растащат понемножку,

Как дохлую, воняющую кошку,

И будет долгая, устойчивая вонь.

Того, что пахнет, лучше ты не тронь.

Для племени, для стада, нет сомненья,

Возможен лишь один путь управленья,

Которому названье — диктатура,

Вождя, царя иль самодура.

Взамен нет ничего, ни коммунисты,

Ни все иные горло-портунисты,

Которые хотят и любят власть, —

Способны только кукиш показать.

 

Цель, мудрость, сила — не для них,

Они не видят далеко, лишь миг

Сегодняшний, хвалебный фимиам,

Короткий путь до погребальных ям,

Раскрашенные трупики-слова,

Пока несчастная, разбитая страна

Десятилетия, века хромает

Под управленьем жадных краснобаев.

Сосут и покрываются жирком

Те, кто у власти. Есть для них закон:

Приходит новый, сильный хищник,

Свергает ожиревших слизней,

И нет правителей, память канет,

Другой безглазый хищник вспрянет.

Что это? Эволюций смерч

Или бездарностей благая смерть?

Да, власти хищная орава —

Не дар, бездарностей собрала.

Две силы: финансисты, криминал

Вершат злокозненный обман,

Подсматривая из единой ниши,

Название которой — крыша,

Воруя, помыкая и лукавя.

А обыватели все знают —

Имеют обе свой процент и долю:

Ограблю, украду и объегорю.

 

Жизнь каждого бледна и ненадежна,

А власть слаба, но хавает, дай Боже,

Где помощь? Думаешь от власти?

Нет, от нее одни напасти,

А ты под нею — только нищий,

И думай, кто прикроет «крышей»,

Кто защитит, а не предаст

Или подельникам не сдаст.

В глаза взгляни, тот, кто богат, —

Сквозь лицемерен, как аббат,

Что видно сразу по лицу,

И только фаустовскому тельцу

Поклоны радостные бьет,

На выручку он не придет.

А криминал, как вспомнишь Бегемота,

На все готов! Для них охота,

Разводка иль отлов без крови

Желанны, будьте наготове,

Их ржавая душа — слепа

И бессердечна, как толпа.

Где же защиту отыскать

Надежную, чтобы гнилую рать

Пустую, жадную и наглую отжать,

Которая страшней, мрачней

Могильных слипшихся червей?

 

Он выбор сделал. Нет чудес!

Наивный парень вновь исчез.

На этот раз братва от «крыши»

Сдала его своим братишкам,

Коллегам азиатской группировки, —

Впрямую разводить неловко.

 

ПОХИЩЕНИЕ

 

Вновь похищение, беспамятство, кандалы,

На выбор — жизнь или конец судьбы.

То ли в пещере, то ли в зале

Не к батарее — к стулу привязали,

Опять всю ночь сидел во тьме,

Раздумывал о горестной судьбе…

Молитвы долго, горячо шептал,

Не знал, слова откуда взял,

Слова молитв иль черных заклинаний

Лились в неведомом тумане,

Конвульсии убитого ума

Или, банально, — наркота.

И чудилась берлога колдуна

Иль капище всевластного жреца,

Злодей или убийственный дракон,

Который мощной волей побежден,

И сердце наполнялось мести ядом —

Больной души, ума усладой!

 

Но вдруг от голосов проснулся,

Сон испарился, но не очнулся,

Почуял изменение в сценарии:

Ключи в замке заскрежетали,

Второго человека посадили,

К другому стулу прикрутили.

Дрожащий и потертый мужичок,

Как дверь закрылась, начал монолог:

«Я — бомж, квартиру потерял, отняли,

Хотя другую, меньше обещали.

Без паспорта, пойми, куда пойдешь,

Лишь в кабалу крутую попадешь.

Чечены на работу взяли

И вдруг растрату приписали.

Нет денег и найду ль, кто знает…»

«А много ли?» — мужик не отвечает…

 

Рассеялась сумятица мыслей,

Расклад пытается осмыслить:

Так, значит, я чеченский раб!

Они так примитивны, жаль, я слаб,

И в голове то ли туман,

То ли видений каверзный обман:

Как будто видит Инок дальний скит,

Лампада на стене горит,

Монах и келья, — странный бред.

Потом иной мелькнул сюжет:

Пещера, сумрак, здесь он вновь,

Мужик без головы, и кровь,

Как красный судорожный змей,

Течет струей к нему. Немея,

Он видит: дикие старухи,

Ад беспредела, злые духи…

Что это? Беспамятство и сон

Или видений легион?

 

Сон миновал, истаял бред,

В душе надежды слабый свет

И свет снаружи. Заскрипели двери,

Что он надумал, мысли не успели

Оформиться. Дрожат рабы,

Заложники своей судьбы,

Мужик напротив — призрак суеверий,

Как дух минувших поколений,

Он молится: «О, Бог, благослови!»

А Инок видит, он уже в крови,

От страха круглые глаза.

Дверь приоткрылась, голову бомж вжал

И слышит сзади — бряк, металл,

Не видит с саблею урода,

И тот молчит, разбойная порода,

С ухмылкою, уставя на банкира взгляд,

(Таких давить, не одного, подряд).

 

Бандит сказал чуть слышно, хрипло,

Как будто бы смола налипла:

«Казнить пришел я вас, придурков…» —

И, видно, рад пожизненный окурок.

Страх и душевные страданья

Мешали сохранить самообладанье,

Но Инок видел руки смерти,

Уже кровавые, темнее меди,

Подняли саблю, не дрожит металл,

И бомж почуял, побледнел, опал,

Скосил глаза и вбок, и вниз,

Был бы свободен, горло перегрыз,

Оскалил сломанные зубы,

Раздался вой тоскливый, грубый,

И голова слетела, катится, визжа,

Но это голос вовсе не бомжа,

Зашелся в нервном крике Пашка,

Кровь залила лицо, рубашку,

Ревел как баба, трясся и рычал,

Слова не шли, хотя кричал.

В лице исчезло все, что раньше было,

Беспечность, юность страхом исказило,

И хитрость, предприимчивость пропала,

И молодость ушла, как не бывало,

И мысль, подобна старости незрячей,

Подстать объедкам и костям курячьим,

Что здесь в углу лежали на подстилке,

А рядом хлам, пустой стакан и вилка.

 

Главарь труп бомжа обошел,

К заложнику спокойно подошел,

Прищурился, встал рядом.

Безмолвный, дикий, с пьяным взглядом

Из-за спины помощник вился,

Стоять не мог, на голову косился,

Дышал как рыба без воды,

С лицом хорька и без души.

Зверь! Нет, не зверь — животное,

Отвратное, слюнявое и потное,

Которое не то чтобы для славы,

А только для пустой забавы,

Не думая, топор возьмет,

И мать, не пожалев, убьет.

Одно желанье — резать и душить,

И видеть кровь, и дрожь души.

Он убивал? Да, убивал

И счастлив был, в глазах туман,

Хоть холоден, как в рыбе кровь,

Но гниль душевная вновь и вновь

Дурманом смерти вяжет и томит

И, убивая, аж визжит.

 

Хорек, мальчишка пустоглазый,

Стоял, ощерясь, как отравлен газом,

На жертву глядя белыми глазами.

«Ну что, заговоришь?» — спросил хозяин.

Слова не шли, лишь дернул головой,

Махнул главарь массивною рукой,

И сожалея, ускользнула жертва,

Хорек слюнявый улыбнулся мерзко,

Снял кандалы: «Вставай» — шипит,

Но Пашка не встает, сидит.

Не встать, ни сил, ни воли нет,

В глазах нет жизни, белый свет —

Помойное ведро,

Но жить иль нет, — не все равно…

Главарь поднял взгляд: «Выходи, малец!»

А Пашке слышится — «Конец!»

Страх и отчаянье сжимает сердце,

Заметив взгляд у иноверца,

Глаза помощника уставились, неживые,

Заложнику на волосы седые…

 

Опустошенный, старый человек,

Нет молодости, словно век

Бескрайний и бесплодный позади,

И он, беспомощный, один

Наедине с разрушенной вселенной,

С тоскою, ложью и изменой,

Добыча дьявольской игры

Или капризной, каверзной судьбы…

Отбросить хочется двойной обет,

Что криминалу дан. Совет

Не спросишь, друзьями позабыт,

Ход в дом, в семью, к друзьям закрыт,

От всех ушел, ненужной ношей

Злодейской силою отброшен,

Осталось лишь одно на время

Влачить бездарной жизни бремя.

 

От казни он спасен

Иль, может быть, навеки умерщвлен?

 

ЗАКОН

 

Беда, несчастье, неуряды,

Все то, что не желаешь и врагу,

Приходят чередой и кряду,

Примеров много привести могу.

Где выход? Горькая тоска!

Отнюдь не по строительным войскам,

Седой банкир уныло размышляет:

«Нет денег и друзья предали,

Скрываться надо либо умереть?..

Нет, не спасет сегодня даже смерть,

Семью достанут, мать, сестру.

Не скроюсь, видно, не умру.

Помочь мне может военком,

За дезертирство чем грозит закон?

Присягу я еще не принял,

Отмерят много и «дисбат» задвинут,

Какая разница, «дисбат», «стройбат», —

Любому выходу я буду рад,

Пусть получу я срок на нарах,

Решетки, стража, — это кара?

Ушлют на пару лет в дыру,

По крайней мере, не умру.

Барону должен миллион,

Российский воинский закон

Гуманней криминального аркана,

С ним рядом долговая яма —

Ничто, братва, верняк, придавит,

Ни жизни, ни здоровья не оставит».

 

Да, видно, не миновать острога,

Где жизнь страшна, убога…

И тем не менее, он рад!

В военкомат!

Решенье принято банкиром.

 

Типичная картинка тыла:

Стралей, прилизанный бурбон,

Сосет коньяк «Наполеон»,

Что допризывник хилый и блатной,

Не претендующий на звание «герой»,

Поднес ему в подарок за отсрочку.

Прервав глоток,

Уставился он в точку:

«Ты кто?» — нечетко вопрошает

И двухметровый гость

По форме отвечает:

«Я дезертир петрозаводской части,

Сдаюсь, старлей, и доложи начальству».

«Кто? Как фамилия? Конкретней!»

Заволновался захребетник.

«Я Павел Иннокентьевич Бонди,

Не ерзай так, старлей, сиди».

Но не сидится, сладостью томим,

Забыл коньяк, карьера перед ним!

«Плеснет вдруг на погоны счастье,

Не знал, не ведал, и пожалуй! Здрасьте! —

Я капитан! Да, этот человек…»

Всплыл в памяти его побег,

Когда по округу тревогу объявили,

Но беглеца не отловили.

Теперь вот сам стоит,

Хоть и седой, но тот же вид…

 

Да, допризывника старлей припомнил,

Глядит на Инока почти с любовью.

Событие волнует кровь и душу,

Приподнимается, садится туша

И выпрямляет гладкий стан,

Его заслуга — пойман арестант.

«Пост не оставлю, вызову начальство»—

Звонит, волнуясь, штатное фискальство:

«Товарищ военком, здесь мной задержан,

Сбежавший дезертир из Прионежья»,

И тянется, в волненье млея,

Надеясь, предвкушая и не смея.

 

Военный комиссар, былой афганец,

Не то что тот прилизанный поганец,

Качает седовласой головой:

«Ну, парень, погулял, пошли со мной.

Из комендатуры пусть придет наряд» —

Скосил глаза чуть-чуть назад.

Старлей навытяжку, картинка из Устава,

Но военком рукой махнул устало,

Пошел по коридору, Инок сзади,

И мыслит грустно, чего ради

Я криминальный путь избрал,

Не выиграл, лишь время потерял.

Теперь баланда, хлеб, вода,

Но это все же не беда,

Лишь бы опасность исключить

И вновь свободу ощутить.

Сел комиссар и дезертир напротив:
«Ну, что, пацан, всерьез наколобродил?

Дизбат нелегкое для парня испытанье,

Надеюсь, для тебя это не тайна?»

Но Инок не ответил, думал,

Военный тоже замолчал угрюмо,

Дивился, глядя: волос сед,

Видать, хватил парнишка бед.

 

Авто пришло. Патрульные солдаты,

Последняя поездка по пенатам,

А там, слепой застенок, метр на два

Стальная дверь, кругом стена,

Под дверью щель в полдюйма.

Сел на пол в уголке понуро,

Вдруг шорох, что-то появилось,

Под дверью хлеб и масло в нем вдавилось.

Сочувствие, удача иль случайность?

Кто может знать историю печальную,

И слышит шепот он: «Держись, братан,

Покушай и не дрейфь, пацан».

Слова, подарок душу греют,

Оттаял Инок, стал смелее.

Утих в душе тоски пожар,

Нашел отраду — эпистолярный жанр,

Что поколенья гиблых арестантов

На штукатурке от тоски чертают,

Слова с душой или со злобой льют

И робкий, и другой, что на людей всех лют.

 

Неторопливо скрепкой написал:

«Здесь за запором прозябал

Солдатчины стройбатовской расстрига,

Который предпочел вериги

Банкирско-криминальной жизни…»

Задумался, немые мысли:

Судьба своя, кривая и прогорклая,

Бандиты-изуверы, глаза волка,

И жизнь, сломавшаяся так глупо,

И он, погрязший в ней до пупа…

 

Вот заскрипели на двери засовы:

«На выход, дезертир хреновый!»

Опять машина, путь неторопливый,

Как все на службе, медленно, лениво,

Узнал маршрут: сначала по Садовой,

Потом, по стуку мостовой не новой,

По набережной мимо ограды сада,

Где мещанин на жизнь с досады

Хотел пролить кровь императора,

Освободителя и реставратора;

Затем мосток, и поворот,

И остановка, скрип ворот.

Он замер, Большой дом, Литейный, —

Отсюда выйти не шутейно,

В народе кличут, знать, недаром

Большим его, большим дурманом.

Попасть сюда кому-то просто,

Кому-то невозможно иль непросто,

Легко войдут сексот, разведчик

И без труда фальшивомонетчик

Пройти замки и бастионы сможет,

Другим лишь жалкая судьба поможет,

Как в нашем случае банкиру,

Без блата, без протекций и блезира.

 

И первые допросы, протоколы,

Вопросы, прокурорские приколы,

И следователь военный-азиатчина,

Затем гебист, большой и вкрадчивый.

Обескуражено сообщество властей:

Как этот парень, не понять, убей,

В полгода закрутил, довольно смело,

Рискованное, большое дело!

Его ведут и опекают

Прокуратура и спецура,

Комендатура, МВД,

На первом месте КГБ.

Гебистов к Иноку ясен интерес:

На зарубежье вышел не малец,

Энергия есть, интеллект и дар,

Тем более, поддержал пахан,

Не наш, в наколках, аж, живот,

А их, заслуженный, народ

Которого бароном называет.

Гебистов совещание решает —

Такого можно сразу в штат,

Стукач, сексот — то наш собрат.

 

На первом же допросе грубо,

Гебист напористо и однозначно рубит:
«Твою вину армейскую забудем,

Коли соратниками будем.

Ты Инок — филиала шеф,

Не встретишь впредь ни в чем помех,

Для нас окажешь лишь услугу,

Поможешь там внедрить подругу…»

Инок, не испугавшись краха,

Спустя секунду, молвил: «Страха

Я нахлебался, не выживу в аду,

Устал бояться, как в бреду.

Чем пуля в голову, циан в вену,

Я предпочту штрафные стены».

«Подумай, — смотрит умным глазом, —

Твоих обидчиков раскроем сразу,

Накажем, сам, погодя, увидишь,

Без мести душу не очистишь.

Тем более, навел твоих громил

Ни кто иной, как друг твой Бегемот.

«Скотина!» — думает банкир, —

«Не ведал я, безмозглый обормот,

Для криминала нет ограничений,

Свой иль чужой, кидают без сомнений».

 

Уставил Инок на гебиста взгляд,

И мысли бродят невпопад,

Колеблется, не доверяя,

«Быть может, провокация простая,

Не может статься, чтоб братва

Жестоко и бездарно развела,

Какой резон им создавать напасти

Тому, кто капитал и счастье

Дает, ну, может, счастья суррогат…

А Бегемот? Заслуживает ад,

Пират не должен в этой жизни

Творить закон. План ближний,

Единственный, — только месть!

Подонку отомщу, вот те крест!

Гебист меж тем: «Немало,

Обдумать должен ты, пожалуй,

До завтра, посиди еще, есть срок».

Не сомневается пророк,

Заведомо согласье ожидает,

Тюрьма — и не таких ломает,

Глядит уверенно, как победитель,

Жмет кнопку: «Уведите».

 

В комендатуре был он в одиночке,

Здесь — подсадные, стукачи и прочие,

Несть им числа завистливых и просто

Бездарных и прикормленных прохвостов,

Которые, увидев — человек горд,

Скрывают гнусные ухмылки морд,

Они втираются в доверие в беде,

Сосут и чавкают, заранее уже

Предчувствуют: независимая голова

Покатится вскоре, никогда

Не выживет в неволе гордость.

Рецидивистам гордость — кость,

Громилы-наркоманы на заказ

Готовы опустить не раз.

Но Инок намерений не видел,

Он, сидя у параши, делал выбор:

Служить в ГБ агентом или срок?

Интеллектуалу такой выбор — гроб!

К утру решил: нет, не игрок со смертью,

С бароном и банкирской круговертью

Пора кончать, свободнее вздохнуть,

Найти не криминальный путь,

Тем более, кругом измена…

Но, наказать бы Бегемота-змея!..»

 

Гебист наутро, все же, удивлен,

Предвидел здесь успех, а он —

Его, столь лестное, предложение,

Отринул безо всякого почтения.

«Ну, что ж, — кривит в ухмылке рот, —

Твоя судьба, твой выбор. Вот

Запомни слово-знак» — черкает

На листике два слова, придвигает.

Взглянул, запомнил и листок исчез:

«Когда надумаешь, то без

Задержки по команде обращайся,

Я разыщу тебя, не сомневайся.

Коль нет, предвижу пораженье,

Три года думай, предложение

Оставим в силе, ты к нам обратишься,

Или в дебила быстро превратишься».

 

БРАТВА

 

Что у военщины дизбат? —

Не опишу, нет краски,

В палитре выбор не богат.

Одно скажу: не рай, не сказки,

Но умный выживет, мой брат.

Умен ли Инок? Да, умен,

Хотя судьба расплющена, как жмых.

О мести только думал он,

Нет планов, мыслей в нем иных,

Так бесконечна и сильна

Обиды ненависть, как жар огня,

Как дни, которые ушли.

Но Инок смрад своей души

Таил, как боевой заряд,

Который для себя хранят.

Перебирая мыслей ряд зловещий,

Искал ответ простой и вещий:

«Как наказать?» — металась мысль,

И мысль, и время, кажется, слились.

 

Изгнанник вышел на свободу,

Возможно, вопреки закону,

Подруга мстителей, зловещая Лилит

Спасает Инока, он не забыт.

Теперь иной уместно дать портрет,

Отличный от того, что был вначале:

Седой мыслитель и атлет,
Мысль коего допрежь не замечали

Ни КГБ, ни криминал, ни штрафники.

Быть может, его думы — пустяки?

Ответ я постараюсь, дам,

Он, вероятно, интересен вам.

 

Ничто не дарит мысли нам,

Богаче тех, что по утрам

Приходят, как божества исход

Или коварный вал невзгод.

Особенно довлеют в одиночестве,

Когда ущербные пророчества

Высвечивают, словно перст религий,

Слова волшебной и зловещей книги,
Написанной предсмертною тоской,

Которую листаешь ты рукой,

И видишь, все тебе знакомо,

По-прежнему ты ecce homo*.

И человека к искренности тянет,

Поддашься если, в дураках оставят,

Поэтому не сетуй, не спеши,

Ни другу, ни врагу не открывай души,

Враги используют наивность жадно,

Чтоб уничтожить беспощадно

Талант и превосходство мудреца,

И красу лица, и память мертвеца,

Как средневековый галл,

Который вероломством побеждал.

Любой таит надежду с высоты

Взглянуть на неудачника: эх, ты!

 

Вернусь я вновь к поре тюремной,

Где мысль о дружбе вероломной,

Друзьях, которых впору задавить,

Дизбатовцу не давала жить.

Обиды мало кто прощает,

Отмщенья требует душа, смущает

Мест отдаленность, а не слабость рук.

Как часто в мыслях друг-паук

Наказан способом жестоким.

Проходит миг и друг далекий

Свободен, счастлив и не слаб,

А ты вновь заключенный, раб.

Но тайные флюиды есть,

Не взгляд, не замысел, не месть,

Лишь мысль, которая гнетет,

Которая покоя не дает,

И черной делается кровь —

Покой враг не отыщет вновь.

Не сомневайся, он не спит,

Душа предателя дрожит,

Пуста, вонюча, как пещера,

Как адские миазмы Люцифера.

 

Нелепый человек — всегда в кручине,

Ошибки увлекают вглубь, в пучину.

Для мудрого ошибки — зауряд,

Минует неудач он ряд,

Спокойно шествует к успеху,

Завистники — не помеха.

В жестоком мире мудр, как маг,

В полслова подлой мысли знак

Узнает и врага тотчас

Без жалости опустит в грязь.

Не встанет тот, — исчез порок,

Как бледной плесени цветок.

И мудрому неведом страх,

Коли наступит жизни крах,

Предательство воспримет стойко,

В глаза врагу глядит спокойно.

Но отомстить он будет рад…

 

Был долог, долог путь назад,
Нет радости, не обессудь,

Тоска изгнанника сжимает грудь.

Предчувствуя тяжелую судьбу,

Решил: нет, дома не живу,

Зайду, отмечусь, поцелую маму…

Зашел. О, Боже! Ту картину в раму!

Когда, откинувшего ворох бед,

Мать сына видит в обрамленье лет.

Раз в год писал он ей, не боле,

Что можно написать в неволе?

Там горькие заложники судьбы

Скрывают мысли, как рабы,

Тем более, ни слова о святом,

О чувстве тайном и простом,

Которое в наш одинокий час

Так праведно спасает нас.

Обнял он плачущую мать,

Как в детстве, не желая знать,

Что завтра вновь глухую тьму

Придется мыкать одному.

 

Пока банкир глотал туман

Арктических далеких стран,

Подельник Инока не забывал,

Жевал, спал и считал,

Из заключения когда тот выйдет.

Естественно, причина не в обиде

И зла он не таил, но соглядатай

Всего лишь план имел проклятый:

Подставить Инока барону

За понесенные уроны.

Но Инок мысли его знал,

На косвенных собрата прокачал,

И меры принял. Какие? Каковы?

Они секретны. Да! Увы!

 

Открытостью не покоришь сердца,

Скрывай намеренья лица,

Души и сердца, маска лучше

Поможет выбрать путь покруче

И безопасно скроет планы.

Знай, честность — инструмент не самый

Оптимальный, острый, а тупой,

Не режет отношения, кромсает,

Как первобытный зверь. Слепой

Лишь не предвидит ваш поступок,

Противодействие — без проблем и шуток.

Не ведает кто вражьих планов,

Безжалостный закон времен,

Его предвестник — колокольный звон,

Тому пророчит погребальный саван.

Защиты нет от хитростей льстеца,

От подлых дел и жизни хитреца,

Скрывает лет злокозненный туман,

Взращенный поколеньями обман,

Не отличите праведника слов

От замыслов того, в ком черна кровь,

Спасает только мудрость поколений,

Неважно, прост ты или гений,

Поможет логика узнать обман.

Невредно, видимо, запомнить нам:

Кто выдержан, владеет кто собой, —

Распоряжается тот судьбой,

Тот уважения достоин, как и ты,

Избегнет тот вражды и клеветы.

 

Встречаются вновь двое. Да, друзья!

Объятия! «Тебя узнать нельзя,

Не Инок ты, скорее, Патриарх.

Ну, обними меня, давай-ка пар

Обид и нестыковок спустим.

Я ждал тебя. Сейчас пропустим

По соточке, не возражаешь?

Коньяк такой, что маму не узнаешь» —

Во взгляде ожидание сквозит.

«Мой давний кореш», — говорит,

К войне готовым компаньонам.

Распался ряд настороженный,
Шестерки, улыбаясь, подошли

Пожать братану руку. Малыши!

Из них могучий самый и крутой

На голову короче гостя. Стой!

Теперь необходимо рассказать,

Что Инок чувствовал, не передать,

Увидев фальшь все ту же в компаньоне.

 

Тот изменился: вор в законе!

На Бегемота стоит посмотреть

В объеме больше чем на треть

Массивней прежнего портрета,

Вы помните, я описал атлета:

«Ручищи, плечи, глаз, живот,

Неторопливый перевод…»

Однако, прежний отрок Пашка

Уже давно не промокашка,

Он с двухметровой высоты

Спокойно смотрит: «Знаешь, ты…»

Окинул шефа, офис, приближенных,

И замер Бегемот, чуть напряженно.

У собеседника нет ничего во взгляде,

Да, за спиною, наготове, сзади

Шестерок мощных ряд.

Но гость спокоен: «Очень рад,

Что выжил ты, хоть рушились миры,

Не потерял своей игры».

 

Да, жизнь чему-то научила,

Пред Бегемотом, хоть и сила,

Характер, облик, вид иной.

Но Инок, человек простой,

И злость, и дерзость все скрывает,

Он помнит прошлое, он знает,

На что способен Бегемот.

Да и не только в том расчет,

Полюбит каждый простофилю,

Не опасается всесилье

Того, кто прост, наивен, глуп,

Кто пред владетелем всесильным

Ничтожен, словно бы червяк.

Но в жизни часто все не так!

 

Фигура расплылась улыбкой,

Скривились губы лентой липкой,

В том мире, где с душою хладной,

Жить можно только зло и жадно,

Такие же ущербные дела,

Личины — порожденье зла.

Не без способностей, приличных он корней,

Но, самомнение, и нравственный пигмей,

Гигант интриг и вероломства,

Уродство генное, урод потомства.

Он выстроил свой хитрый мир —

Разбоя и насилия вампир

На касты разделял людей,

Лишь две: быдло иль злодей.

Здесь явно наш, — глядит довольно

На Инока, раскинулся фривольно.

Расслабился авторитет. А зря!

Недолго проживет свинья.

 

Не знал он правило: во власти

Нет большей для тебя напасти,

Чем ошибиться в человеке.

Запомни не на день, во веки:

Главнейшее искусство для властей —

Умение распознать людей.

Еще завет обыкновенный,

Поможет иль спасет всенепременно:

Мы многое прощаем в жизни,

Слова, поступки, злые мысли,

Простим измену женскому подвиду,

Не забываем лишь обиду.

Вкруг Бегемота полные пигмеи

Учились, слушали, смотрели,

Азы его неандертальской власти

Освоили солдаты масти:

Верней чтоб удержаться,

Чтоб выжить, не пропасть, не сдаться,

Ищи интригу, подгрызай и корни,

Не думай о чужом законе.

Закон ты сам, коли силен,

Ты сила — ты и приобщен.

 

Быть умным — удовольствие, и гордо

Возглавить можешь бизнес, орды

Племен, и партий,  и идей,

Не доводи лишь до черты людей,

И будет и народ, и сброд

Покорен и податлив, в рот

Властителю смотреть спокойно

И поклоняться ему ровно

Пред ними маг и чародей.

На самом деле лицедей.

Смешнее нет властителя личины,

Медали, ордена, мундиры

Спасают самое ничтожество,

Но исключение все множится —

Подобные не интеллектом, а кнутом

Вершат властительный содом.

 

Где есть сообщество людей,

Всегда компания вождей

Стремится массу покорить

И кроме власти получить

Все то, что ей необходимо,

Забыв народ. Как ил лощину,

Их происки скрывают душу

И мертвой плоти смрад гниющий

Дела и шашни окружает,

Но действия свои скрывают.

Да, эти люди словно черви

Сползаются в смердящем чреве,

И наслаждаются там тупо,

Как будто вурдалак у трупа.

Картину власти все видали

В науке, бизнесе и криминале:

Приверженные хищному закону

Стремятся подобрать корону,

Фальшивый лик плащом скрывая

И черным ртом слова бросая.

 

У Бегемота есть преемник,

Братва покорна и приемлет,

С ней все нормально, нет проблем.

А Бегемот забыл совсем?

Иль раскрутил двурушную идею?

Она в работе, я не смею

Пока ее вам передать.

Но Патриарху все узнать,

Точнее, подтвердить — несложно.

Он умный, сильный, осторожный,

Почти совсем не ошибался,

И никогда не сомневался.

Промчалось столько тяжких лет,

Совсем другой стал человек,

Гнет, смерть и горе испытал,

Но выжил, духом не упал.

Из Инока стал Патриарх!

Да, очевидно, это дар.

 

Как много лет прошло и зим,

Неважно. Будь необходим,

И с другом действуй, как шпион,

Коль нет, то, не сомневайся, он

Сам извратит на дружбу взгляд.

В коммерции — нет дружбы, яд

Лишь деловых соотношений

(Об этом мы уже пропели).

Еще важней быть простаком,

Причем таким, который ком

Всей жизни катит непонятно,

Непредсказуем он, невнятна

Дурная цель его попыток.

Но это для других, в душе

План набело давно уже

Сложился четкий, зрелый, ясный,

На внешний взгляд — совсем напрасный.

Когда же цель достиг успешно,

Поздравь пахана сверх сердечно,

Сыграй на слабостях его,

Необходим ты для него.

Все это Патриарх познал,

На деле с блеском применял.

 

Чтобы увереннее быть,

Властитель любит окружить

Себя толпой пустых шестерок,

Дни их коротки, путь не долог.

Они грызутся меж собой,

Пытаясь алчною толпой

Пробиться к шефу-огоньку.

Зачем торопятся? Не пойму,

Так ночью к свечке мотылек

Припал поближе, крылья сжег.

На смену мертвому — другие,

Как будто те же, но иные,

Заискивают, предают,

Наушничают, злобу льют.

Продажные льстецы в зловонной жиже

Не чуют, и не зрят, не слышат,

Слова их золотом сверкают

И гнусну душу сокрывают.

И сам главарь «под Богом ходит»,

Как часто нюх его подводит,

И вот сгорел, не видит свет.

И новый шеф! Главнее нет!

 

Шоссе, исход полуночного часа,

В авто не шеф, а только мясо,

Кровавые останки Бегемота,

Увидишь — не удержишь рвоту.

Испытанное средство людоеда —

Из катастрофы выкроить победу?

Нет, Патриарх в командировке,

За рубежом, на рекогносцировке.

С ним Бегемот развитье дел наметил,

Затем к братве заморской он поехал.

И на тебе! Шеф обручен с костлявой,

А Патриарх — избранник маргиналов,

Стал главным в ведомстве врага.

Поднялся — далее шагай!

Счастливый иль несчастный жребий,

Иль помощь чья-то здесь, не в небе?

А кто же заказал, кто грохнул шефа?

Подергались менты, и нет ответа:

Кровавые дела, кровавый век,

А криминальный босс — не человек.

 

Все! Вновь я прекратил базар,

Нам интересен Патриарх.

Представлю вам большого шефа!

Как долог будет путь успеха?

Высок, спокоен, иногда

Сияют юмором глаза,

Остроту колкую бросает,

Все замирают.

Он всегда

На дело устремлен, когда

О деле все подробно знает

И досконально понимает

Задачи, цель, пути и прибыль —

То бизнеса закон и быль.

Коль новую наметит цель,

Ни сна, ни отдыха теперь

Его душа не ищет, вновь

Грядущее волнует кровь,

Без дела вянет, не сидится

На отдыхе, скорей стремится

Реализовать свою идею,

Наметить путь и к новой цели

Наперекор больных надежд

Завистливых и злых невежд.

 

Когда же конкурент мешает,

Коварно планы нарушает,

Не будет Патриарх смущен,

На жизнь плохую раздражен,

Не ищет он нигде защиты,

Сам путь найдет —

И враг раскрытый

Экономически умрет

Высоким разумом побитый.

Найдет он выход, обойдет,

Обставит всех, вперед уйдет,

Запомнит тех, кто преградил,

Предал, нагадил, поспешил

Отметить праздник или тризну.

Законы жесткие имеет бизнес.

 

Но чаще действия невинны,

Сверх дружелюбны, безобидны,

Однако, дни уж сочтены,

И, коль ты видишь только сны,

Таят друзья-партнеры ложь,

А ты не знаешь и зовешь

По-прежнему их в дом к себе,

Не чуя, что очаг в огне.

Столь многие стремятся к власти

Избранники, что хищной мастью

Других партнеров обыграли,

Причем, не только в криминале.

Немного их, десяток лишь из ста,

И к власти рвутся неспроста,

Кто по потребности натуры,

В ущерб достоинству, культуре,

Используют хищных естество.

Нет творчества, лишь воровство,

Хищение, насилье и убийство —

Закон властителей — злодейство.

 

МОНАСТЫРЬ

 

Что власть дает нам?

Радость или прах?

Сопутствует, как правило, в делах

Не только дружелюбный взгляд,

Скорее, зависти гадючий яд,

Завистник отследит не только «стуки»,

Отыщет он таланта звуки…

И, задавить! Не нужен, справлюсь сам,

Незаменимых нет, а там…

Во власти — конкуренция везде,

Враги-соратники — в труде,

Пытаются плести интригу,

И заговорщицкую лигу

Составили сыны Искариота.

Еще одна нежданная забота!

Стремятся сбросить Патриарха-шефа,

И действуют не без успеха.

Братан, по кличке Балаган,

О связях Инока с гебистами узнал.

Опаснее это, чем цикуты яд.

Что предпринять? Не побежишь назад,

В дизбат, где духом умирал,

Но совесть, все же не отдал.

 

Задумал Балаган сыграть на шантаже.

Всерьез настроился в душе,

Составил тайный план, и в кабинете,

В широком кресле вольно развалясь,

Раскинул сеть авторитету,

Не сомневаясь, ощущая власть.

Впервые в нем проснулся гений,

В лице, не в силах удержать уже,

Ущербность нищих поколений:

Вот, наконец, останусь в барыше.

Нет, не шестерка я, а господин!

Теперь нет этого, — презрительно глядит —

На троне должен восседать один!

А Патриарх что? Сделал вид:

Убит, дикарь униженный, в пещере.

Пацан — наоборот, химеры

Всевластия распирают грудь,

Избрал уже свой имидж, путь.

И как не выбрать! Авторитет

Повергнут ниц! Он победитель!

Не нужен победителю совет,

Теперь лишь он всех дел вершитель.

 

Однако, Патриарх чего-то ждал

Иль о судьбе своей гадал?

Вот встал, во взгляде робкое согласие,

Но новый вождь наполнен безучастием,

В упор не видит, отвернул и лик:

«Все, отыграл свой матч старик!...»

И вдруг, что это? Кто-то грубо

Схватил за горло. Как из дуба

Немилосердные сомкнулись руки,

Испуганы глаза, невнятны звуки,

На перекошенном лице намек:

«Все, все, я больше не игрок!…»

Но поздно!

Хрустнул позвонок, пугая слух,

Освобожден мятежный дух,

Летит, не понят, нелюдим.

И Патриарх сражен и недвижим…

С тех давних пор, запомнил изначально,

О власти истину печальную:

Чтобы толпой с успехом править,

Необходимо точку в деле ставить.

 

Недолго править довелось,

Повсюду достают братаны. Злость

Владеет криминальным бизнесменом,

Необходимы перемены.

Куда ж исчезнуть? Может в лепрозорий?

Где люд больной, где грустны зори.

Туда навряд ли сунутся братишки,

Там не потребуется крыша.

А впрочем, нет, — напряг он ум:

Я жив, cogito ergosum**.

Сменился быт, сменился взгляд,

Возможно изменить расклад

Событий, способов и фактов,

И сделать вывод. Не дурак ты!

Стремленья нет к больным проказой,

Есть способ скрыться без заразы.

Что если в монастырь уйти?

Какой? Куда? И где найти?

 

Несчастий рок, житейская гроза

Приводят очень часто к образам,

Не потому, что слаб, безумен —

Спаситель нужен, брат, игумен,

Кто лечит изможденный дух,

Внушает веру, обновляет слух,

Не упрекает, не глядит с укором

За все минувшее, что приговором

Закон, судья, рок наградил,

Прощает то, что впереди.

Заглаживает прежние напасти
И облегчает новые несчастья.

Да, это выход! Как в тоннеле свет

Или безвыходности бред?

То не безысходность гробовая,

Не слабость и не дрожь гнилая,

Наш человек спокон веков

Спасался здесь, у строгих образов.

 

Обитель пастыря, святой порог,

Служитель патриарха строг,

Спросил вошедшего: как зовут,

Зачем пришел в святой приют.

Авторитет отдал поклон иконам,

Ответил вслед затем с поклоном:

«Мне нужно посоветоваться, брат,
Как изначально под святой обряд,

В каком-нибудь далеком регионе

Создать обитель в праведном законе».

Молчит служитель, озадачен,

Ослышался он, никак иначе:

«Что, не пойму? Хотите вы наш сан?» —

С задержкою монах сказал,

Как чудо великана озирая.

Но тот продолжил, глаз не опуская:

 

«Не скрою от тебя, хочу спастись,

Но не покой душевный обрести,

Скорей телесный. Ненависть, обиду

Врагов моих не сгладить панихидой.

Их цель — могила, клекот воронья,

И горькая, как перец, жизнь моя.

Не инженер я, не врач, не пономарь,

В бандитской группировке я главарь

По кличке странной — Патриарх.

Мне кажется, я все же не Плутарх,

Иначе почему всю жизнь иль годы

Меняю на возможность несвободы.

А злость бандитская тогда остынет,

Когда из жертвы смертью выйдет.

Лишь здесь есть небольшой намек

На жизнь, хотя бы на клочок,

Тем более, что волею судьбы,

Из авторитета вышел, посуди,

Насколько будет путь недолог,

Не нужен никому, осколок…» —

Махнул рукою, глубоко вздохнул,

На чернеца настойчиво взглянул...

 

Не ждал монах подобной эскапады,

Фитиль поправил у лампады,

Открыл Евангелие, на лист взглянул,

Решенье принимая, протянул:

«Быть может, обратитесь вы к властям,

Их дело это, несомненно вам…»

Но Патриарх так мрачно усмехнулся,

Что вежливый служитель отшатнулся.

«Ну хорошо, пойдем к митрополиту.

Прошу покорно, но не говорите,

Какую в банде кличку заслужили,

Вы титул патриарший оскорбили.

Такое имя лишь в миру носить, —

Или святым, иль властным быть.

Разгневается сам владыка,

Когда узнает, божьи лики

Воспримут это как обиду,

Вы ж не потомок Атлантиды» —

Скривил гримасу, похожую на смех,

Но спохватился, — все же грех!

 

Митрополит, седой, почтенный,

Направил гостю взгляд надменный,

Но Патриарх с смирением во взоре

Заговорил, тих и покорен.

Как пред иконой говорил,

Всю душу и всю жизнь излил.

Внимал словам: нет, не безумен,

И нужно поддержать, — решил игумен

Не зная, есть ли свет в душе,

Вздохнул, сокрыв сомненье в бороде:

«Молитва станется уделом,

Забудешь бренный мир и тело,

Лишь дух молельных вечеров

Отыщешь ты средь чернецов,

А вместо песен — праведный псалом,

От сил враждебных Сатаны заслон,

И вместо сладостной мулатки

Познаешь ты молитв жар сладкий».

 

«Не думал я о тайнах волхований,

Не жду в глуши святой лобзаний,

Не ведаю чудесных сил распятья,

Лишь дланей сила и проклятья

Привычны издавна мне, отче.

Я ждал давно сей случай прочный,

Прими, владыка, я — твой воин,

Надежный инок, будь спокоен».

 

Сказал, все выслушав, митрополит:

«На крайнем севере есть скит,

Не бойся девственной глуши,

Возьми его, отстрой, служи

Во имя Господа благого,

Будь пастырем, святое слово

Неси в измученный народ.

Ты не святой, но сверх забот,

Ты покаянья глас призывный

Услышал, силой дивной

Распоряжаться сможешь, как и властью,

Но действуй с добротой и страстью.

Злодеи все сегодня причаститься

Стремятся, но не поклониться,

Покаяться не ведают нужды.

Благословил тебя, иди служи.

И помни, как ни трудно,

Как не было бы страшно, скудно,

Не преступай закон,

Через человека Богом он

Нам послан как завет,

Равно, как заповедь всех лет:

Гордыня, леность, похоть, алчность,

Чревоугодие, гневливость, зависть,

Помимо этого жестокость, страх —

Не должен несть в душе монах».

 

Благословение он принял,

«Не преступай закон!» — отринул,

Смешно, коль смертный приговор,

(И не случайно, он же вор),

Ему несли братки-бандиты.

Нет срока давности обиды,

В их помыслах — только кровь.

Коль ты не рыба, приготовь

Ответ такой же дикий, волчий,

Иначе не узришь воочью

Грядущие ни ночь, ни день.

Глухие мысли, планов темь —

Не станет он бараном на закланье.

Открыто действовал? Нет, тайно

Врагов уничтожал, скрываясь,

Как смерть, внезапно появляясь.

Как много вражеских голов

Срубил он, прежде чем лесов

И весей праведных достиг…

 

Вот монастырь — разрушен, тих.

Сюда все деньги Бегемота

Вложил для реставрации оплота

Закона, веры и души.

Теперь подумай, не спеши:

Проблема в жизни человека —

Жить иль выживать? Корректного ответа

Ты не найдешь, пока не будешь знать,

Зачем живешь?

Загадки нам опять!

Жить ради денег иль покоя,

Для творчества или запоя,

Чтоб род бездарный преумножить

Или, напротив, уничтожить.

Вот — перечень всех наших дел.

Что ты? Кто ты? Чего хотел?

 

Из Инока стал Патриарх,

Потом послушливый монах?

Никто ответа не найдет,

Зачем он здесь, зачем живет.

Здесь он спасался, выживал

Или творил души пожар?

В нем дар перевоплощения сокрыт.

Кто в дальний, северный скит

К отшельнику отыщет путь,

Чтобы в былое заглянуть,

В монахе опознать банкира,

Или солдата-дезертира,

Иль банды грозной главаря?

Здесь новый инок, знать, не зря.

 

Жизнь движется неудержимо,

Года летят стремительные мимо,

Но здесь в монастыре покой,

И с каждой новою зарей

Обитель расцветала и роса

Кропила влагой чудеса

На православных куполах.

Запрятавшись в святых стенах,

Жизнь в праведном труде таилась

Паства и братия молилась,

Паломники сюда веками

Сползались хворые. Здесь камень

Загадкой стал, как луч рассвета,

Интерференция как света.

И благодатная тишина,

И ночь полярная бледна,

Печать спасения несет,

И звон колоколов плывет,

На дальних сопках замирая,

И та же тишина немая

Висит — пристанище волхвов,

Поэтов грустных и стихов,

Что инок, творчеством горя,

Льет, как душа монастыря.

 

Душа, ее туманный свет,

Притушенный разгулом бед,

Здесь возгорается, как в кущах,

Как хлеб, дарованный живущим,

Питает тело, здесь душа

Приемлет Бога знак, гроша

Не требует, зато уничтожает

Всю грязь и мрак, которые, бывает,

Наш ближний на себе несет:

Зловещий перечень невзгод,

Фальшивых истин антураж,

Времен глухих пустой кураж,

Кровавых дел ущербный мрак.

Душа монаха, как маяк,

Который внове стал священным,

Злодейств властителей безмерный,

Познав бестрепетный обман.

Не видит власть зловонных ям

И православия кресты,

Добру, молитвам с высоты

Своих седалищ не внимает;

Набить карман — цель составляет.

 

А что ж монашеский устав?

Кому он служит, подобрав,

В обитель скорби и молитв

И силу, и добро, и мысль?

Монахи, мира жизнь не зная,

В молитвах и постах сгорают,

Чтобы церковные скрижали

Над человеком трепетали?

Быть может, по тому примеру,

Храня свой труд, любовь и веру,

Вся Русь должна монахом жить?

Не воровать, творить, любить,

Молиться только для души,

Когда потребность есть, в тиши

Излить тоску на жизнь и смерть.

Зла и злодейства не терпеть,

Добро, познав в речах попа,

На деле грешная толпа

Должна забыть зло навсегда,

И чтобы низкая душа

Не соблазнялась жадной властью —

Вселенской, мерзкою напастью.

 

Ответ на это каждый сам

Отыщет в совести привольной:

Иль правда с ложью пополам,

Иль путь извилистый, окольный,

Иль жребий, словно перст судьбы,

Или скамья в зале судьи,

Иль воли нерушимой твердь,

Иль преждевременная смерть,

Разбитой жизни епитимья,

Нам каждому свой путь и имя.

Твоей судьбе не оппонент

Ни архиерей, ни президент.

Сам выбираешь иль рекорд,

Или бездарнейший аккорд

Своих пустых и жалких дней,

Коль в творчестве, в любви огней

Не смог зажечь, то пуст и дик,

Ты с юности уже старик.

 

Вы вправе мне задать вопрос,

Что сталось с Иноком? Возрос

Коль интерес к преступному герою,

Его все тайны я открою,

И опишу, вполне возможно,

Судьбу нелепую, тревожную

Или бездарно-безмятежную.

При этом, истину залежную,

На взгляд наметанный писателя,

Познать ты должен обязательно.

Неважно кто, чернец-монах

Или всевластный иерарх,

Коль ты бездарен, суетлив,

Завистлив, пуст и зло сварлив,

Когда ты лицемерен, низок,

Твой титул, непременно, — хищник,

Не знаешь ты тогда пути,

Зачем живешь, куда идти.

Когда же воля есть и ум,

Когда избавиться от дум,

Мешают цель, проблемы, дар,

Ты не ленив, не пуст, не нежен,

Талантлив и как вол прилежен,

Высок и светел трудный путь,

А хищных много, не забудь.

Тебе Всевышний жизнь давал,

Но хищный вор ее украл.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЭПИЛОГ

 

Закончил поэтический роман

И, получив мизерный гонорар,

Воспользуюсь недолгою свободой,

Обдумаю роман иль оду

На темы злобные и современные,

Больные и злободневные.

Меня поддержит фея Клио,

Историй муза, сказок дива,

Хочу, чтоб не застал врасплох

Тебя ни друг, ни враг, ни Бог.

В романе четко и правдиво

Преподнесу альтернативу

Эпох, народов и людей.

Как жил властитель и злодей,

Как из одних точилась ложь,

Другие нищету и дрожь

В тоске безмерной испытали.

И тех и этих все мы знали,

В эпоху рынка и бандитов,

Воров, чиновников и паразитов, —

Для них водичка — кровь людская,

И церковь, веру воскрешая,

Не замечала смерти россиян,

Самой бы выжить, лишь бы сан

И чин церковный возродить.

Без смерти власти не прожить!

 

 

 

Июль-ноябрь 2001 г.

Ильичево

 



* ecce homo (лат) — есть человек.

 

cogito ergosum** — я мыслю, следовательно существую

 

Сайт создан в системе uCoz